Вообразим немыслимое: между НАТО (и соответственно, Латвией) и Россией— война. Какой была бы судьба русских граждан и неграждан ЛР? Гипотетическая ситуация вызывает отдаленную аналогию с той, что сложилась в Риге почти сто лет назад. Тогда латвийские власти выглядели весьма достойно. Правда, по отношению к немцам…
Чужие среди своих
17 июля 1914 года в Риге стало известно о проведении в Российской империи мобилизации. В тот же день многие рижане собрались к памятнику Петру Великому на стихийный митинг. Пели гимн, произносили речи, разошлись лишь глубокой ночью.
Такие же митинги проходили в других городах Лифляндии и Курляндии.
20 июля началась война. Вскоре в Риге развернулось патриотическое движение. На заводе “Руссо–Балт” рабочие решили в выходные дни построить для фронта санитарный вагон, на “Фениксе” служащие стали отчислять часть зарплат в фонд помощи семьям своих бывших коллег, мобилизованных в армию. Рижский раввин Кантор призвал единоверцев ежедневно молиться за победу русской армии. Латышский депутат российской Государственной думы Янис Голдманис заверил коллег: “ни национальность, ни язык, ни вероисповедание не мешают нам, латышам и эстонцам, быть горячими патриотами России”
Первым рижанином, погибшим на войне, был, однако, не русский и не латыш. Корнет Фридрих фон Пильхау был… немецким бароном, сыном предводителя лифляндского дворянства. Это вовсе не значит, что в Риге считали всех местных немцев патриотами. Более того, за пять дней до начала войны газета “Рижский вестник” обвинила остзейцев в пангерманизме. Почему?
Веками рижские немцы чувствовали себя в городе господами. У них были лучшие школы, они занимали лучшие должности, немецкий был языком делопроизводства. Когда за полвека до Первой мировой войны правительство России решило ограничить их права, сделать русский языком делопроизводства хотя бы в госучреждениях (оставив немецкий “главным” языком в рижском самоуправлении), это вызвало протесты. Началась длительная борьба, причем немцы апеллировали к канцлеру Германии Бисмарку. Легко понять, что за полвека (включавшие и проведение школьной реформы — перевод школ на русский) накопилось недоверие. Как же повели себя в дни войны власти по отношению к немцам?
Арест в Бауске
Еще в 19–м столетии великий русский философ Самарин так обрисовал ситуацию в Лифляндии и Курляндии: “Когда я стараюсь отдать себе отчет в том, что ожидает мою родину, носящую в себе тот самый элемент, который извне против нее вооружается, многое вызывает во мне содрогание, но одно успокаивает меня в отношении исхода борьбы, который я не увижу. Те из нас, которые знакомы с настроениями наших сограждан (из Балтии. — Прим. ред.) по отношению к России тем не менее сохраняют ясность умственного взора и нравственного чутья по отношению к Германии. Без малейшего усилия они оценивают гений нации, которая им враждебна и устыдились бы всякой несправедливости к отдельным лицам или к целой нации. А если это оказалось бы не так, просвещенная часть нашего общества возмутится и заставит их замолчать”.
Когда началась война, в России происходили патриотические манифестации, были даже разгромлены несколько немецких магазинов. Но, в целом, шовинизма было немного. Газета “Русские ведомости” даже утверждала: “В русской толпе, на русской улице не было ничего похожего на тот взрыв злобы, который охватил немецкую улицу по отношению к русским, мирным невоюющим русским — к больным, туристам”.
Но вот российская армия стала терпеть поражения. Начались поиски виноватых. В 1915 году в газетах Санкт–Петербурга и Москвы появилась целая серия статей о балтийских немцах. В одной из них даже утверждалось, будто немецкий пастор в Риге подает германским войскам сигналы с башни Святого Петра. О подобных статьях лифляндский публицист Мейендорф писал, что появился “особый вид писательского промысла и политического мародерства, используемого подчас теми официальными лицами, у которых воля более развита, нежели разум”.
Вот типичный пример, как описывалась ситуация в провинции. “Новое время” сообщало, будто в Бауске патриотично настроенный латыш закричал на улице “Долой немца!”, а немец влепил ему за это пощечину. Тем примечательнее опровержение, которое вынуждено было опубликовать это издание. Оказалось, на самом деле немецкий врач из Бауски не занимался рукоприкладством, а обратился к городовому. Тот отвел крикуна к судебному приставу, а пристав (чистокровный русский) приговорил его к месяцу ареста. Ибо, если в Москве или Санкт–Петербурге кричали: “Долой немцев!”, то в Балтии из уважения к остзейцам полагалось высказывать неприязнь к неприятелю словами: “Долой германцев!”.
Заметим, что и латышские центристские политики призывали свой народ не мстить остзейцам. Тот же Янис Голдманис отметил, выступая в Государственной думе: “У нас много счетов с нашими прибалтийскими немцами, но мы не будем теперь с ними считаться”.
Кое–что о миграции
Тем не менее “наезды” в прессе на остзейцев продолжались. В ходе полемики обе стороны издали немало книг. Один из тезисов “обвинителей” гласил: “Понаехали тут”. Это звучит неожиданно, потому что немцы проживали в Латвии и Эстонии уже 700 лет, основали здесь немало городов. Однако “Новое время” негодовало по поводу того, что перед войной в Курляндию переселилось большое количество немцев, которые получали земли и будто бы готовилась колонизация… Эти упреки в конце концов заставили взяться за перо генерал–губернатора Курляндии Набокова. Он отметил в своем опровержении газете, что с 1907 по 1914 год в Курляндскую губернию действительно переселились 6 тысяч 247 колонистов. Но, подчеркнул Набоков, приехали они не из Германии, а с Украины (где немецкие колонии появились в 18–м веке). Генерал–губернатор дал четкую характеристику переселенцев. Во–первых, “дети их говорят почти только по–русски”. Во–вторых, среди них почти не было землевладельцев — мигранты становились батраками. Генерал–губернатор Набоков указал и на причину их появления: “Наем колонистов начался в 1907 году, когда помещикам предстала необходимость возобновить состав рабочих после разгрома местным населением усадеб…” (имелся в виду погром имений во время революции 1905–1907 годов). Итак, причина миграции была вполне экономической.
Конечно, охотников сводить в Риге счеты с немцами нашлось немало. Много было доносов о связях остзейцев с германской разведкой. В 1915 году российский генерал Курлов приказал даже в Лифляндии “не приступать по анонимным доносам к производству дознания”.
Да, на всей территории Российской империи было запрещено говорить по–немецки. В Риге местные немцы, забывавшие на улицах об этом запрете, подвергались штрафам. Но в целом, немецкая диаспора в Риге не переживала крах. Немцы не подвергались массовым депортациям и конфискациям имущества. (А вот, к примеру, в “цивилизованной” Америке многие тысячи граждан США — японцев по национальности — были высланы во время Второй мировой войны с восточного побережья из страха перед мифической высадкой японской армии.) В 1915 году реальное германское наступление на Ригу не стало поводом для изгнания из города немецкой диаспоры.
Правда, 2 февраля 1915 года в России был принят закон об ограничении землевладения выходцев из Германии. Но в законе была сделана специальная оговорка: он ограничивает права граждан Германии, но не касается остзейских немцев. Немецкие бароны сохранили свои имения. И потому немецкая диаспора в Латвии уцелела. Имения у немцев отобрали уже в 20–е годы в независимой Латвийской Республике, а сама немецкая диаспора перестала существовать в Латвии в начале 1940 года по воле Гитлера при полнейшем непротивлении со стороны Карлиса Улманиса.
