Детективы Бориса Акунина теперь стали называть мужской прозой. И новый — «Весь мир театр» — тоже. Должно быть, в пику тому, что криминальное чтиво, пишущееся женщинами, уже давно издается под брендом «иронический детектив». Кстати говоря, именно он находит сегодня все больше и больше поклонников.
Статистика показывает, что удельный вес женщин в мировой литературе прирастает именно за счет увеличивающегося числа детективных романов, написанных женской рукой. К тому же критики утверждают, что женский детектив намного креативней мужского. Женщины теперь сочиняют тоньше, умней и остроумней мужчин. А что касается «мужской прозы»? «Весь мир театр» вряд ли можно считать прозой. Разве что в том смысле, что он написан не стихами. Обыкновенная беллетристика.
Свой новый роман Акунин вообще начал за здравие, а кончил за упокой. Если отбросить философские рассуждения о стареющих мужчинах и их проблемах и говорить только о криминальном сюжете, начало романа сперва захватывает. Речь идет о загадочном убийстве в 1911 году в театре российского премьер–министра Петра Столыпина. Казалось бы, именно Акунину этот сюжет и распутать, предложить свою версию убийства.
Но не тут–то было. Акунин стряхивает градусник и переводит разговор на банальную тему о том, как некая прима московского театра что–то такое из себя возомнила и решила, что некий абрек, в нее влюбленный, взялся отстреливать всех мужчин, которые так или иначе положат на нее глаз.
Злодей. Он же друг, товарищ и брат
Любители постмодернистских экзерсисов увидели здесь пародийный прием. Дескать, судьбоносное для России событие писатель умышленно, с ироническим подтекстом подменяет третьеразрядным случаем, за расследование которого и берется великий сыщик. Может, оно и так, хотя сам Акунин вряд ли в такое противопоставление вкладывал особый смысл. Когда в литературе свирепствовала постмодернистская пандемия, в этом еще мог быть свой резон. Но сейчас постмодернизм утратил свою актуальность, сошел на нет, и читатель напрочь не видит в акунинских детективах никакого пересмешничества, даже если оно заложено автором. Читатель воспринимает его сочинения как обычные криминальные романы.
О постмодернизме тут я не стал бы даже говорить, если б не обнаружилось, что акунинские фанаты в каждом пассаже своего мэтра умудряются найти доказательства того, что роман этот чистой воды постмодернистский опус. Даже в том, что Столыпина убили в театре, придерживавшемся традиционной школы Станиславского и Немировича–Данченко, а Фандорин расследует убийства в новомодном, экспериментальном театре «Ноев Ковчег», они видят постмодернистский авторский стиль. Это напоминает давний анекдот про одного литературоведа, который, не то в шутку, не то всерьез взялся доказывать, что «В лесу родилась елочка» — антисталинские стихи.
Впрочем, может, действительно, Акунин уже не может отказаться в своих книгах от некоторых постмодернистских приемов и поворотов? Но если так, в новом романе это ему вышло боком. Сказав, что он кончил за упокой, я имел в виду, что завязка в романе, даже без Столыпина, получилась очень даже решительная и оригинальная: вокруг красавицы–актрисы чуть ли не ежедневно гибнут ее поклонники. А вот эффектного, красивого финала написать он не сумел. Финал романа разочаровывает. И причина тут простая. Акунин здесь продвигает (постмодернистскую?) идею о том, что добро добром нам только кажется, тогда как воспринимать добро всегда надо как наихудшее из зол. Злодеем у Акунина оказывается человек, в котором все видели чуть ли не друга–товарища–брата.
Это уже немного чересчур. Даже для тех, кто с одинаковым интересом читает и детективные романы, и опусы постмодернистов, финал новой книги Акунина скорей всего покажется надуманным и за уши притянутым. Хотя в истории детективного жанра как раз таких оборотней, благороднейших персонажей, оказывающихся потом злобными убивцами, совсем не мало. Но акунинский вариант тем не менее разочаровывает читателя.
Стареющий детектив
Почему так происходит? По–видимому, автор недостаточно тонко сумел выписать характер и образ персонажа, которого потом неожиданно для всех выбрал на роль убийцы. И вообще, впечатление такое, что Акунин сам долго колебался, кого назначить в преступники. Бросил кости, жребий выпал на него. Внутренне этот персонаж не подходит на роль злодея. Но Акунину дела до этого мало. Герои у него — голые схемы, костюмированные под описываемую эпоху. Ему не до психологических глубин. Акунину интересны не люди, чьи портреты он должен живописать, а их приключения, событийная канва. Он рассказчик, беллетрист, а не писатель. Его интересуют лишь сами преступления и как они раскрываются, а не характеры и мотивы персонажей, их совершивших.
Похоже, эту свою слабость Акунин и сам осознает. Поэтому, чтобы как–то ее компенсировать, в новом романе у него, можно сказать, уживаются две разных истории. Одна про убийства, и о том, как на них реагирует театральная публика. А другая — о стареющим детективе. Тут Фандорин пытается анализировать свое собственное отношение и к своему возрасту, и к состоянию здоровья, и к тому, как это все вместе взятое сказывается на его профессиональных качествах. Мне лично психология сыщика в романе Акунина была куда более интересна, чем в общем–то совершенно надуманная, высосанная из пальца история с убийствами, которые психологически в романе ничем не оправданы.
Интересно еще и то, что впервые Акунин «позволяет» своему супермену и уникальному сыщику Фандорину допускать в расследовании уголовного дела одну грубую оплошность за другой. Как будто писатель решил показать в этом романе, что Фандорину ничто человеческое не чуждо. Старость, болезни, страдания, ошибки, любовь… Только не рано ли говорить о старости, когда тебе едва перевалило за пятьдесят? Болезнь и страдания? Судя по роману, что это такое, ни Фандорин, ни Акунин толком не знают. Служебные просчеты? Да, Фандорин совершает одну за другой грубейшие ошибки, чуть ли не стоящие ему жизни. А уж что из–за них гибнут другие люди, это вообще не в счет — и сам автор, и его герой выше таких пустяков. И наконец — любовь. Прочтите роман, и вы увидите, что об этой материи Акунин писать вообще не умеет. Как только в романе заходит речь о любви, его герои тут же превращаются в марионеток, которых писатель дергает за веревочки.
