В момент восстановления независимости Латвии, казалось, опыт прошлого подсказывал, как действовать. Но не случайно еще 2,5 тысячи лет назад древнегреческий философ указал, что нельзя войти в одну и ту же воду дважды…
Спасительное разорение
90 лет назад крупнейший город Латвии был разорен в течение нескольких месяцев и до сих пор не может прийти в себя от страшного удара. Перед Первой мировой войной Рига была одним из самых передовых городов Европы. Здесь производились автомобили, выигрывавшие международные автогонки, самолеты, моторы, был создан первый в мире танк. По количеству парков Рига занимала одно из первых мест в мире, а в центре города строились целые кварталы из дворцов в югендстиле. Однако началась война, немцы приближались к Риге, и в 1915 году власти в образцовом порядке произвели эвакуацию. За несколько месяцев из города вывезли более 400 предприятий вместе с работниками. Вывозились заводы по производству автомобилей, самолетов, кораблей. Больше подобных предприятий здесь не будет никогда. Вскоре более ста предприятий эвакуировали из Даугавпилса, шел вывоз фабрик и заводов и из других городов. Никто тогда и предвидеть не мог, что разорительная эвакуация окажется спасительной для Латвии.
Если к началу войны почти половина населения Латвии жила в городах, то после эвакуации примерно три четверти оставшихся жителей обитали на селе. Благосостояние страны стало определяться благосостоянием крестьян. А оно в независимой Латвии быстро росло.
Страна коров
И до Первой мировой войны сельское хозяйство Латвии было развито неплохо: освободившись от крепостного рабства на полвека раньше русского крестьянина, латышский хуторянин получил фору и умело ею воспользовался. В доказательство можно сравнить нынешнее количество коров или овец с уровнем 1913 года. Но лучше не сравнивать, зачем расстраиваться? Кстати, до революции крестьянам принадлежала лишь половина сельхозугодий, а второй половиной владели помещики. После достижения независимости в Латвии была проведена аграрная реформа: земля экспроприировалась у помещиков и раздавалась крестьянам. Народу передали несколько миллионов гектаров пашни, лугов, лесов, многие бывшие батраки стали хозяевами. Любое правительство в 20-30-е годы заботилось, прежде всего, о латышском крестьянине. Разумная сельскохозяйственная политика, технический прогресс и чувство собственника работающих на себя фермеров делали свое дело. Количество коров и овец в Латвии выросло даже в сравнении с высоким уровнем 1913 года примерно в полтора раза и превысило число людей в стране: летом на лугах паслись почти миллион коров и полтора миллиона овец.
Истины ради, заметим, что благосостояние народа было все же довольно далеко от уровня жизни в самых развитых странах. Например, если в США в 30-е годы полстраны ездило на работу в автомобилях, то в Латвии того времени машина была почти такой же редкостью, как сейчас самолет. Однако на мироощущение людей прежде всего влияло то, что средний уровень жизни крестьян вырос примерно раза в два.
Добавим, что помимо роста благосостояния, крестьянин получил право учить детей в школе на родном языке (в начале ХХ века приходилось учиться по-русски) и демократические выборы. Преимуществ хватало!
Города – налево, хутора – направо
Города же из-за эвакуации 1915 года избежали в независимой Латвии страшного кризиса. Дело в том, что эвакуированные предприятия были ориентированы на российский рынок и после революции оказались бы обречены в Латвии на медленную смерть. А так жизнь в городах теплилась благодаря селу: на заводах перерабатывали сельхозпродукцию, на собираемые в деревне налоги содержали городских чиновников и учреждения культуры. Немецкие, еврейские, русские бизнесмены грустно качали головой: «Разве же это коммерция. Вот при царе был размах!». Однако немало живших в городах латышей были довольны: они сделали карьеру в государственном аппарате, где важным критерием профпригодности стало хорошее знание латышского языка. Хотя чиновничьих должностей не всем хватило. Между тем, зарплата рабочих даже уменьшилась в сравнении с дореволюционным временем. В Риге на демонстрациях протеста рижане требовали: «Восстановить промышленность!». Но реализовать этот лозунг так и не удалось: даже в 1939 году объем промышленного производства не достиг уровня 1913 года. Стоит ли удивляться тому, что на выборах Сейма крупные города голосовали преимущественно за социал-демократов, а в 1940 году немало рижан встречали советские танки цветами?
Но надо учесть и то, что недовольная часть горожан составляла меньшую часть населения страны. Ибо, как уже говорилось, подавляющее большинство жило в деревне. Здесь голосовали, преимущественно, за правые и центристские партии, что и обеспечивало власть таким политикам как Карлис Улманис, Янис Чаксте, Зигфрид Мейеровиц.
Итак, большинство латышей сохранили о Латвии 20-30-х годов добрые воспоминания и поделились ими с потомками. В эпоху сталинских репрессий и последующий период очередей за колбасой крепла вера в то, что были «старые, добрые, времена». В 1989 году Народный фронт призвал бороться за восстановление независимости Латвии. Как же предлагалось обустроить страну в постсоветский период?
Несостоявшаяся утопия
“Да будет скатертью дорожка понаехавшим сюда вместе со своими заводами”. В канун восстановления независимости в стране звучали и такие высказывания. Здравомыслящие люди удивлялись: да как же вы собираетесь прожить без заводов? Между тем, ловушка срабатывала просто. И заключалась она в исторической памяти. Ведь что подсказывал опыт? Во-первых, главное, достичь независимости. Жизнь после этого быстро улучшится, уровень благосостояния резко повысится, все наладится само собой. Во-вторых, промышленность вовсе не обязательно должна быть основой экономики. Опыт прошлого также подсказывал, что без восточного рынка при определенных обстоятельствах можно обойтись. Казалось бы все логично. Однако далеко не все задумывались над тем, что страна, где 70 процентов населения живут в деревне, и страна, где 70 процентов населения живут в городах, – это две большие разницы.
В целом же, очевидно, что никакого генерального плана по созданию преуспевающего государства просто не было. Были лишь утопические идеи. Что Латвия может завалить пол-Европы мясом, что латвийские банки превратят страну во вторую Швейцарию, что в Юрмалу и Сигулду поспешат миллионы туристов… Сохранялась уверенность, что не самыми передовыми в мире советскими заводами можно не дорожить.
Довольно быстро выяснилось, что латвийским колхозам, мягко говоря, непросто конкурировать с западными фермерами, что на Кипре и в Анталье теплее, нежели в Майори или Вецаки, что у западных банков денег побольше, чем у латвийских. К тому времени, когда всем все стало окончательно ясно, от большинства крупных предприятий остались, что называется, рожки да ножки.
Кстати, в соседних Литве и Эстонии в начале 90-х годов к своей экономике относились куда бережнее. В результате, в этих странах сегодня и живут получше. А Латвия и сегодня еще не вырвалась полностью из ловушки исторической памяти. По-прежнему слышны разговоры о деоккупации, ощущается пренебрежение восточным рынком. Чем быстрее такие представления окончательно исчезнут, тем лучше будет для Латвии.
