15 мая в Риге праздновали день переворота
…Или, точнее говоря, День растаптывания Сатверсме. К памятнику Карлису Улманису несли цветы, а организация “Вису Латвияй” устроила в городе целое мероприятие…А между тем 65 лет назад шестую годовщину переворота отмечали куда пышнее. Несмотря на то, что днем ранее горел Роттердам, пала Гаага, гитлеровские войска прорвали линию Мажино, упорные уличные бои шли в бельгийском Льеже. В Риге же спокойно праздновали. Карлис Улманис вел себя так, словно его режим вечен. Сегодня получающие зарплату от государства латвийские историки почему–то не задаются вопросами по поводу его ответственности за события 1940 года. А зря.
Не кругло, но пышно
15 мая 1940 года — классический пример того, как черное выдается за белое. День переворота в мае 1940 года почтительно называли Днем единения. Хотя дата была некруглая, отмечали годовщину растаптывания Сатверсме и разгона Сейма с необычайной пышностью. Еще за пару недель до события был создан оргкомитет по празднованию. Среду 15 мая сочли нерабочим днем, в Риге даже хлеб в хлебопекарнях не пекли. В лютеранских, католических, православных и старообрядческих храмах с утра шли молебны в честь Верховного Вождя. В разных городах происходили возложения венков к могилам воинов, погибших за независимость (словно 18 ноября и 15 мая одно и то же), устраивались праздничные концерты. В Риге не было свежеиспеченного хлеба, но народ щедро кормили “мудростью” Карлиса Улманиса. Его речь на торжественном заседании в здании Рижского латышского общества не только транслировали по радио, но и передавали на улицах городов через громкоговорители.
Здание Рижского латышского общества было украшено тропическими растениями и картинами золотых колосьев. Когда диктатор появился в зале, знаменитый хор Рейтера стал исполнять “Мы чествуем тебя”.
Пышные мероприятия требовали средств. Между тем в Европе шла мировая война, и в Латвии не хватало самого необходимого. За несколько дней до празднования официозная газета “Брива Земе” возмущалась несознательными гражданами: “Наступило такое время, когда все же можно отказаться от многих благ… Кое–кто из горожан говорит, что количество отпускаемого ему сахара недостаточно, кое–кто с неудовольствием восклицает — что мы будем делать, если не получим больше костюмов. Один житель Пардаугавы недавно в автобусе, находясь в особенно приподнятом настроении, сообщил своим спутникам: “Не говорил ли я, что нет больше мыла и не будет!”
Сахара не хватало, и директор сахарной монополии призывал увеличить производство сахарной свеклы. При этом он сообщил прессе, что в столице собираются произвести 230 тонн (!) этого продукта, а в Цесисе свеклы вырастят больше, чем в Цесисской волости. Воистину, странное время… В Риге в день Единения проходила “Выставка бережливости”. Вскоре ее посетил Верховный Вождь. Ему демонстрировали тарелки из дерева, “новое” женское платье, сшитое из двух старых.
Итак, народу рекомендовали сдавать тряпье сборщикам–мазпулкам или перешивать одежду, а диктатор 15 мая по–сталински раздавал премии Отечества архитектору, спортсмену, историку….
Из жизни неграждан
Пышные торжества, как уже говорилось, проходили на фоне трагедии. 10 мая гитлеровские полчища внезапно вторглись в нейтральные Бельгию, Голландию и Люксембург, причем нацистские парашютисты едва не изловили королеву Нидерландов. Президент Швейцарии объявил о всеобщей мобилизации, которая была произведена в стране в течение нескольких часов. “Мы должны быть готовыми ко всему”, — сказал он. Нацисты тут же объявили, что “поведение Швейцарии близоруко и опасно”. 14 мая глава нидерландской армии вынужден был отдать приказ прекратить борьбу, 15 мая начались бои за Брюссель. Премьер–министр Франции признал, что его страна в опасности, в Лондоне заговорили об угрозе вторжения в Англию, в Италии шла подготовка к вступлению в войну… И только президенты стран Балтии были спокойны, полагая, что за пактом Молотова–Риббентропа они будут как за каменной стеной. В Риге, как мы уже говорили, праздновали, а в ставшем литовским Вильнюсе вовсю пожинали плоды пакта Молотова–Риббентропа. При этом литовское правительство далеко не всегда гуманно относилось к жертвам пакта. Напомню, что в сентябре 1939 года в польский Вильнюс вступили советские войска и передали город и прилегающий к нему район Литовской Республике. Территория была отдана вместе с проживавшими на ней польскими гражданами.
В Литве возник вопрос о негражданах. Только в конце апреля 1940 года (более чем через полгода после передела территорий) правительство внесло в литовский Сейм предложения, как изменить закон о гражданстве. Законопроект был, пожалуй, либеральнее нынешнего латвийского законодательства. Предполагалось, что без всяких экзаменов, уплаты натурализационной пошлины и заверений в лояльности гражданство предоставят всем, кто проживал в Вильнюсе и районе до 1914 года, или же тем, кто прожил на данной территории в “польское время” не менее 5 лет. Однако и такой проект не решал проблем всех жителей. В случае его принятия в Литве по–прежнему оставались бы неграждане.
Например, польские евреи, переселившиеся в 1936 или 1937 году из Варшавы или Кракова к родственникам в польский город Вильнюс. Что они могли сделать в мае 1940–го? Вернуться в Варшаву? Но польского государства де–факто не существовало. К тому же, если бы там нацисты и не поставили бы такого переселенца к стенке немедленно, то отправили бы в концлагерь или гетто. И оставались ни в чем не повинные люди литовскими негражданами. Сейчас наличие “алиенсов” оправдывают оккупацией, действиями СССР во времена пакта Молотова–Риббентропа. Но первые неграждане появились в странах Балтии еще до событий лета 1940 года.
Впрочем, в мае 1940 года не имевшие литовских паспортов жители Вильнюса не знали, что до “нулевого варианта” оставалось меньше трех месяцев. Советская власть, утвердившись в Литве, никого без гражданства не оставила.
Адвокат Сталина
А как же славили Улманиса 15 мая 1940 года! Председатель Трудовой камеры Эгле с пафосом провозглашал: “Нет ни одной области, в которой Вождь народа не обеспечил бы защиты интересов рабочих”. “Защита” эта была весьма своеобразна: в Риге велась регистрация всех безработных или же занятых менее 30 часов в неделю. За уклонение от регистрации угрожало наказание, а выявленных “тунеядцев” предполагалось отправлять на принудительные работы в деревню.
Публицист Эдвин Меднис утверждал, что сама жизнь Улманиса “пример настоящего духовного величия”. Сам диктатор говорил: “идея единения пустила глубокие корни”. 15 мая ему никто не возражал. Но пройдет чуть больше месяца, и люди выйдут на манифестации против “любителя единства”.
В торжественной речи 15 мая Карлис Улманис вновь выступил адвокатом СССР. Министр–президент хвалил заключенный в 1939 году латвийско–советский пакт и выражал уверенность, что Советский Союз выполнит подписанный договор.
Кстати, весной 1940 года в Латвии был введен в силу закон “Об обороне”. Комментируя новый закон, новый военный министр генерал Карлис Беркис указал: “Всему народу, учреждениям, предприятиям, организациям и каждому гражданину вменяется в обязанность всеми физическими и духовными силами и средствами участвовать в сохранении независимости и неприкосновенности государства”.
Более чем через полвека Улманису был поставлен памятник. Металлический Карлис стоит рядом с тем зданием, из которого он в ночь с 15 на 16 мая руководил антидемократическим переворотом. Думается, диктатор был бы вполне доволен выбором места. Вот только как быть с оккупацией, в свете закона “Об обороне”? Если оккупация была, то, значит в Риге поставили памятник нарушителю этого закона и коллаборационисту? Что–то в стране не так либо с памятником, либо с оккупацией.
