На первые числа осени выпадает две более чем значимых даты для ценителей словесности. 1 сентября – день рождения Андрея Платонова, 3-го – Сергея Довлатова.
Казалось бы, нет натужнее повода для сравнения одного с другим, чем минимальное расстояние в календаре между датами рождения. Художники разные – и творили разные в годы, и стиль письма Платонова, словесная завораживающая вязь, отличается от лапидарной, ‘‘исторической’’, полной грустных и смешных историй прозы Довлатова…
Широкое открытие и того, и другого для читателя пришлось на оголтело ‘‘гласные’’ годы, когда любую, ранее не опубликованную литературу записывали в антисоветскую. Внимания удостаивались и откровенно слабые произведения – упор издательской политики делался на подрывной заряд вещи. В такие ‘‘подрывные’’ для существующего на тот момент строя записали и произведения Платонова, и Довлатова. Основные работы Платонова, «лучшего прозаика 20 века» (определение Эрнеста Хемингуэя и Иосифа Бродского), в том числе роман Платонова ‘‘Чевенгур’’, не издавали и в хрущевскую ‘‘оттепель’’. Да и просто критичное отношение к шершавой и корявой действительности в творчестве Платонова принималось тогда за неприятие социализма. Довлатова и вовсе не печатали на Родине. Гонимый, непризнанный… В 70-х эмигрировал в Штаты, работал на радио ‘‘Свобода’’.
Про художника невозможно сказать определенно – советский, антисоветский, пессимист, оптимист, добрый, злой… В записных книжках Довлатова есть примечательный диалог. «Толя, – зову я Наймана, – пойдемте в гости к Леве Друскину. – Не пойду, – говорит, – какой-то он советский. – То есть, как это советский… Вы ошибаетесь… – Ну, антисоветский. Какая разница…» Творчество Платонова, особенно раннее, пропитано ощущением начала нового счастья. «Мы идем и идем к социализму. Мы наступаем и отступаем, берем и отдаем, но идем… И теперь исполнится моя долгая упорная мечта – стать самому таким человеком, от мысли и руки которого волнуется и работает весь мир ради меня и ради других людей, и из всех людей – я знаю каждого, с каждым спаяно мое сердце…»
И Платонова, 1899-1951, и Довлатова, 1941-1990, объединяет одно – отсутствие беспричинного, искусственного оптимизма, что культивируется при любых режимах. Довольный всем ‘‘манкурт’’ – идеальный гражданин, одинаково покупающийся и на кумачовые лозунги, и на рекламу бритвенных приборов. Тревожное, заставляющее думать сердцем слово Платонова, и далекая от кривлянья эстрадных прозаиков грустная ирония Довлатова необходимы как воздух и вода читателям, ищущим родственную душу и ответ на разрешимый в общем-то вопрос – в чем смысл жизни. В самом пути, в ежечасном поиске… Между прочим конец света, по Платонову, – коммунизм. Но кто сказал, что конец света это плохо? Платонова каждый понимал и понимает по-своему.
