В самый расцвет французских погромов мне в Брюссель звонили друзья с двумя вопросами: «Вы ТАМ как?» и «Ты ЭТО видел?» Отвечаю: нормально. Наблюдал по телевизору.
В жизни бельгийской столицы никаких изменений не произошло. Нет и паники в Европарламенте, который обычно остро реагирует на общественные потрясения. На этом фоне совершенно зашкаливает реакция латвийской публики, причем и русской, и латышской ее части. Смесь из предубеждений, злорадства, страха, высокомерия и зоологического расизма. События в далекой Франции спровоцировали кризис в хронической болезни латвийского общества. Больная латышская реакция на французскую драму заключалась в бесхитростном восторге: «Мы знали, мы знали! Если к мигрантам хорошо относиться, они начнут поджигать автомобили! А потому – ДДД, форевер». Русским параноидальным ответом стало жалобное блеяние: «Вот, нас здесь не лю-у-бят… А ведь мы лучше мусульман и негров: мы машины не поджигаем! Мы относимся к бе-е-елой расе, которая в опасности».
…и чего себе позволяет автор?
Лирическое отступление. И что это себе позволяет автор, смеясь над нашим обществом? Отвечаю: автор имеет наглость напомнить своим соотечественникам, что расизм омерзителен в любой форме – будь то латыши против русских, или белые против черных, или местные против мусульман. Не для того наш народ разгромил нацизм, чтобы спустя 60 лет он возрождался в нашей среде. И неравноправное положение русских в Латвии не дает нам никакого права вымещать злость на черных, мусульманах или собственных голубых. Человечество едино и состоит из одного вида Homo Sapiens. Те, кто его делит на «высших» и «низших», на «полезных» и «опасных», на «интегрируемых» и «депортируемых», заслуживают превентивного помещения за решетку. Мир переполнен энергией саморазрушения, которая с трудом сдерживается хрупкими покровами цивилизации. Любой, кто позволяет себе быть нетерпимым по отношению к другим народам и расам, – преступник, открывающий выход животной агрессии. Будь это французский погромщик или наш доморощенный расист.
Миф социального санатория
Что же по-настоящему произошло во Франции? Прорвался огонь, тлевший под благопристойной поверхностью французской жизни. Это государство-санаторий, как назвали Францию очарованные переселенцы из экс-СССР, создало не только образцовую социально-экономическую систему, но и целый комплекс мифов, не позволявших заметить ее изъяны. Один из мифов – республика Свободы, Равенства и Братства. Дефицит и того, и другого, и третьего становится очевидным, когда дело касается места конкретного человека в экономике и политике. Общество коренных французов поделено неписанными законами на социальные слои, передвижение по вертикали между которыми проблематично. Элиту страны готовят в пяти «высших нормальных школах», обеспечивающих «лифт» в высокую политику, госадминистрацию, в экспертное сообщество. В эти школы объективно легче попасть выходцу из семьи высшего чиновника, дипломата или политика. Самовоспроизводящаяся элита позволяет себе смотреть сверху вниз даже на выпускников обычных университетов и предпринимателей, не говоря уж о «беспородных» французских братьях. Полузамкнутые корпорации формируют также адвокаты и медики.
Однако активные люди имеют обыкновение рождаться и в простых семьях. Разрыв между потребностью к самореализации, к участию в управлении страной и необходимостью принадлежать к элите приводит к напряжению в обществе, которое регулярно прорывается бунтом. Еще в твердой памяти участники студенческой революции 60-х, еще в силе те адвокаты и врачи, которые, наоборот, в 70-х сорвали попытку коммунистического правительства облегчить для выходцев из простых семей получение престижного образования. В сентябре этого года мы стали свидетелями бунтарского срыва утверждения евроконституции. И вот теперь – бунт иммигрантов…
Иммигрант знает французский язык. И свое место
Если само французское общество поделено на полузамкнутые «касты», то каково в нем положение иммигрантов? Правильно – изолированное. Если при произнесении слова «иммигрант» перед глазами у вас мусульманское лицо негритянского происхождения, то представьте лучше более близкий нам типаж послереволюционного русского беженца. Ни дворянское образование, ни европейская культура, ни знание языков не позволили многомиллионной общине русских эмигрантов сформировать сколь-нибудь заметное представительство во французской административной и даже профессиональной элите тех лет. Только отдельные внуки «тех» русских после нескольких поколений ассимиляции смогли что-то кому-то доказать. Полузамкнутая система «каст» и профессиональных корпораций защищала себя от конкуренции с простыми французами, с русскими иммигрантами, сейчас она защищает от конкуренции с арабами и неграми. А с природой не поспоришь – и в семье чернокожего мусорщика или алжирского дорожного рабочего рождаются люди, склонные более, скажем, к политике или медицине, чем к баранке мусоровоза или к отбойному молотку. Родина-Франция способна предложить им лишь то же самое, что она уже дала их родителям, – простую работу или социальное пособие. Нереализовавшиеся люди часто выбирают пособие. Возникла новая «каста» – ненужных людей, живущих в примитивной сытости, безделии и ненависти к стране-мачехе. Не каждый, кто мстит Франции погромами за свою ненужность, является нереализованным политиком. Но именно такие люди, я уверен, идут во главе толпы поджигателей.
Чужие города
Одна сторона медали – невозможность к самореализации талантливых единиц, другая –исключение из политики целых общин. Когда мои товарищи спрашивают меня, «как французские иммигранты могут громить школы и спортивные центры – ведь это их среда обитания?», я прошу вспомнить, какими сами были в подростковом возрасте. Может, и не громили, но пиетета к народному добру и к системе жизнеснабжения мы не испытывали.
«Да, -отвечают мне мои собеседники, – но мы выросли и стали сами заботиться о дорогах и школах в своих городах». Мы-то выросли, а французские погромщики так и остались безответственными подростками, поскольку ни они, ни их родители не имеют отношения к управлению жизни вокруг них. Им города даны сверху как законченная реальность, не зависящая от душевных вложений. Чужая, холодная реальность, в которой милостливо разрешено обитать французам иностранного происхождения. Что делает русский Латвии, когда ему активно что-то нравится-не нравится в жизни его города? Он идет к политику или к журналисту, обычно тоже русскому, и заставляет того выразить свое отношение. Что делает русский школьник в Латвии, которому не нравится реформа образования? Он идет к депутатам, которых выбрали его родители, и вместе с ними – на законный митинг. Что делает в подобных ситуациях молодой француз арабского происхождения? Накапливает зло в компании себе подобных. Они смотрят, по телевизору, как холеные политики из правильных семей на правильном языке льют воду про какую-то говенную европейскую конституцию, про сельхоз-субсидии для и так зажравшихся фермеров, про “кохезию” и расширение ЕС. Идти не к кому, дистанция по ту и по эту сторону экрана непреодолима.
“Нас не слышат, но нас увидят!”
Чтобы понять аналогию, достаточно представить себе поход русских родителей к латышскому депутату в разгар протестов против реформы. Что они встретят? Вежливое внимание, уверение в любви к русской литературе и… напоминание о том, что в Латвии им живется лучше, чем России, и если они недовольны – граница на историческую родину открыта. Политик из известных нам латышских партий в общем случае не будет вникать в проблему и брать на себя защиту специфических интересов своих русских сограждан. Французский политик примет своих сограждан нефранцузского происхождения еще с большей любезностью и… предложит обсудить проблему безработицы и ношения хиджаба в школах. То есть будет говорить с этими людьми, глядя на них со стороны. Со стороны французского большинства. Такой разговор усиливает ощущение безвыходности и повышает градус агрессии: “Нас не слышат, но нас еще увидят”! Горящие в ночи машины заметны издалека.
Характерно, что ситуация в Соединенном Королевстве и Германии несколько отличается – там иммигранты обладают заметным политическим представительством. Среди них есть депутаты региональных и национальных парламентов, а также евродепутаты, наблюдается внутренняя дискуссия в иммигрантских общинах. Кроме того, в разной форме и Англия, и Германия оставляют за приезжими право на сохранение этнической самобытности. Случайно или нет, но уровень агрессии “некоренного населения” в этих странах заметно ниже, чем во Франции. Очевидно чувство сопричастности к судьбе своей страны – это все же некоторая прививка против массового бунта.
Спасибо французским наставникам, мать их…
Символично, что неделя ночных погромов совпала с визитами во Францию высших должностных лиц Латвии, а также с помпезной выставкой, которую можно назвать первым плановым массированным вторжением Латвии на информационное поле западной страны. Почему совпадение символично? Потому что за 15 лет независимости в Латвии было сделано немало в копировании французской системы, сочетающей внешнюю благопристойность и реальную кастовость (глубоко эшелонированную дискриминацию). Что бы ни говорили коньюктурщики, но из советского периода латвийское общество вышло в намного более интегрированном состоянии, чем мы его наблюдаем сейчас. При всех проблемах и диспропорциях в момент обретения независимости в Латвии были свои латышские и русские преподаватели, профессора, ученые, секретари парткомов, кагэбэшники и политики. Потом, используя благовидные предлоги, писаные и неписаные законы, латышское большинство “освободилось” от русского меньшинства министерств и мэрий, госуниверситетов и академий. Шло формирование тех же полузамкнутых каст. Скандальный пример – замкнутой “касты” адвокатов, где определенное время даже не всякому латышскому юристу находилось место, а лишь выпускнику элитарного юрфака ЛУ. За годы независимости среди сотен назначенных парламентом судей лишь единицы имели нелатышское происхождение. То же самое – среди кандидатов и депутатов латышских партий, что не могло не реализоваться в “расово-чистом” составе всех правительств независимой Латвии и руководстве госпредприятий. По примеру Франции латвийские власти долгое время противились ратификации Рамочной конвенции и искали лазейки, как не признать наличие многочисленного русского меньшинства. Президент во французском стиле настойчиво называла латышами всех латвийских подданных.
Мечты сбываются и… не сбываются
Превратить русское меньшинство в ничтожных иммигрантов-чернорабочих не удалось. Благодаря образовательному капиталу, накопленному за столетия, русские Латвии могут и сейчас гордиться своими учителями, врачами, полицейскими, юристами, инженерами и менеджерами. Да и многими политиками, чей уровень компетенции намного выше среднего парламентского. Надо признать, что мечта главного интегратора Латковскиса, высказанная им в виде “оговорки по Фрейду” в ходе дискуссии с Колеровым, пока остается нереализованной. А сказал он, что русским надо учиться в школе по-латышски именно для того, чтобы становиться не уборщиками офисов, а, скажем, медиками. Получается, что первичный план “отцов независимости” состоял в том, чтобы из культурного и образованного русского меньшинства сделать маргиналов (типа тех “лишних” французов, что развлекаются поджиганием автотранспорта), а затем единицам, на условиях ассимиляции, разрешить конкурировать за доступ в профессиональные “касты”.
Есть место для жизни
Замысел этот оказался далек от реальности, в которой выпускники русских школ уже преодолели языковый барьер, появившийся в первые годы независимости на пути в государственные вузы. Во многих госуниверситетах пропорция русских студентов приблизилась к доле русских в населении страны. Из-за низкой престижности должностей начального уровня в министерствах с каждым годом все сложнее становится проваливать русских на конкурсах. По той же причине еще не прервалось воспроизводство русских учителей. После успеха левых на предыдущих выборах в Рижской думе удалось трудоустроить ряд талантливых русских специалистов (правда, после смены власти их частично вычистили). Государственные госпредприятия не могут обходиться без русских специалистов на важных должностях. И, конечно, частный бизнес способен дать квалифицированную работу многим образованным людям, вне зависимости от их происхождения. В годы, когда все так быстро меняется, молодые специалисты имеют возможность делать головокружительную карьеру. И неписанные расистские законы там почти не действуют (за исключением “сверхлояльных” западных компаний типа “Статойла”).
Хотелось бы закончить бодрой констатацией, о том, что мы сильны, и мы победим. Но реальность сложнее и “их” и “наших” желаний. Обозримый в будущем результат латвийской этнополитики зависит от целого ряда факторов, а не только от “их” желания “нас” опустить до уровня французских иммигрантов, и от нашего сопротивления в виде активной учебы, карьеры и политики. Наше будущее создают не менее могущественные факторы – отток населения в Европу, глобальный энергетический кризис, кризис безопасности, изменение роли России, передел собственности в Латвии, врастание латвийской политики и политиков в общеевропейский политический процесс. В столь многофакторной среде нет места ни для самоуспокоения, ни для паники. Есть место для жизни.
Мирослав МИТРОФАНОВ
